Автор: мышьбелая
Пейринг: хилсон
Рейтинг: R
Жанр: ангст читать дальшепрошу смотреть внимательно, что это такое: это сильные переживания, физические, но чаще духовные страдания персонажа. В фике присутствуют депрессивные мотивы и какие-то драматические события.
Саммари: Эмбер умерла. Хаус приходит в себя после операции, на которую согласился ради Уилсона, и вспоминает, почему согласился на операцию. А Уилсона мучают не воспоминания, а принятое решение.
От автора: для меня один из самых сильных моментов в сериале – это все, что произошло вокруг смерти Эмбер. Я все еще не избавилась от желания передумать, переосмыслить этот момент. Он несет в себе источник очень сильных переживаний.
читать дальше
ХАУС
Если закрыть глаза и думать только об ощущениях тела… Сначала, конечно, боль. Она бывает разная. Иногда будто палит огнем, словно заново пожирая удаленную мышцу бедра. Иногда, притупленная таблетками и алкоголем, тихо ворочается в своей берлоге, лишь изредка задевая изнутри когтем.
Потом вспоминаешь объятия. Истовые, хаотичные движения ладоней: гладить, сжимать, впиваться пальцами. Пробиться под одежду, ощутить живое, упругое, настоящее.
Еще дыхание. Горячее, отдающее выпитым виски и мексиканской паэльей. Щекотно, когда он дышит тебе в шею. Пьянит, когда сам целуешь его в губы.
Если и дальше не открывать глаз – тогда кожа на груди. Он трется о тебя щекой и внезапно прикусывает сосок. Ощущение, словно бьёт током. Так остро, что судорога сминает тело.
Снова ладони. Охватываешь его голову, отрываешь от себя, пальцы спутываются с волосами. С силой тянешь назад. Теперь ты хочешь видеть. Хочешь поймать его расфокусированный взгляд. Увидеть, как он тянется к твоим губам, но ты все еще удерживаешь его за волосы…
Но если открыть глаза, увидишь только белый потолок и белые стены. Капельница плачет скупыми прозрачными слезами. Твою руку сжимают чужие пальцы. Ты боишься вспоминать дальше. Сердце забьется чаще, запикает монитор, проснется женщина в кресле рядом, прибегут все, кто совершенно не нужен…
Твоя эрекция – твое личное дело.
Ты бы хотел тихонько помочь себе рукой, но слишком слаб. И эти трубки…
Все, что остается – снова закрыть глаза.
Он приходит. Просто стоит и смотрит, и ты лежишь и боишься выдать, что знаешь о его присутствии. Боишься даже дышать. Через прикрытые веки видишь его покрасневшие глаза и темные круги под ними, такую нехарактерную щетину на щеках, расстегнутый ворот рубашки. Хочется думать, что это из-за тебя, что он страдает из-за тебя тоже. Ведь если ему не все равно, что с тобой, то всё было неслучайно.
В тот вечер, когда ты открыл дверь, и Уилсон налетел на тебя, ты вначале решил, что он просто споткнулся и хватается за что попало. Он почти повис на тебе, словно не держали ноги, и вжимался в тебя с такой силой, словно ты – спасательный круг, словно ты – единственное, что у него осталось. Наконец, его ноги обрели опору, но вот руки – казалось, они совершенно растерялись и ищут неизвестно чего.
Ты им помог. Было немножко неловко, потому что ты нечасто пускал туда чужие руки – и очень давно. И это были женские руки, не такие сильные и настойчивые… Нет, главное, это не были руки Уилсона. О, боже! Одно это чуть не довело тебя до оргазма.
В тот момент тебя словно сшибло волной. Открывая дверь, ты думал, что все контролируешь. Делая шаг назад, ты все еще считал, что все контролируешь. И даже отвечая на поцелуй, уронив трость, опираясь всем весом только на здоровую ногу, ты все еще был уверен. Это означало, что ты можешь все остановить. Прервать в любой момент. Оттолкнуть, чтобы наказать. Чтобы заставить просить. Чтобы остаться хозяином положения. Ведь ты же не хотел зависеть от капризов Уилсона?
В какой момент тебя накрыло с головой? Закрутило, протащило, обдирая все напускное, вместе с одеждой срывая весь твой хваленый самоконтроль.
Почему именно тогда рухнула эта плотина? Хотел ли ты этого? Был ли уже готов? Какие сигналы ты посылал Уилсону, что он ворвался к тебе и враз разрушил стену, которую вы оба так старательно укрепляли?
А после… После он попросил рискнуть жизнью и знал, что отказа не будет.
Снова анализируешь. Что ж, теперь только это и остается. Но тогда лучше просто закрыть глаза.............
УИЛСОН
……….«Хаус, Хаус, Хаус, Хаус!» Это вообще не выходит из головы. Жилка на виске пульсирует двумя слогами. Стук каблуков отдается этим же ритмом где-то в районе солнечного сплетения. Собака залаяла, зло выбрёхивая шипучее имя. Наваждение!
Уилсон потряс головой, сощурился на яркий солнечный свет, лившийся в окно кабинета. Надо закрыть жалюзи. Но как закрыть глаза на очевидное: он не может отказаться от Хауса. Хотел бы. Должен. Не сделать этого значит предать Эмбер. Она была его подругой. Она стала бы его женой. У них была бы семья. Уилсон посмотрел на свои руки: она умерла в его объятиях, ладони помнили ее волосы, мягкие и густые, ее тело, сильное, с гладкой кожей. В глазах защипало. Не хватало еще разреветься!
Уилсон заставил себя встать, натянуть пальто и отправиться домой. Он мало спал в последнее время. И надо бы переодеться. Он прошел мимо пустого кабинета Хауса и, не выдержав, все же бросил взгляд внутрь. Сиротливый мячик на столе, какие-то папки. Он мог умереть, подумал Уилсон. Он представил себе Хауса, играющего мячиком, крутящего его в руках, прижимающего к губам. Словно споткнувшись, Уилсон остановился, вернулся на несколько шагов назад и открыл дверь.
Мячик был таким же, каким он помнил его – упругим и чуть шершавым на ощупь. Он удобно лежал в ладони. Уилсон поднес его к лицу и вдохнул запах. Ему показалось, что пахло – слабо, но все же – Хаусом. Какой-то смесью его неброского парфюма и запаха его тела. Уилсон судорожно вздохнул и, сжимая мячик, вышел.
Все последние дни его давило чувство вины. Эмбер умерла из-за него. И неважно, насколько длинная цепочка причин привела к ее смерти, если в начале всего стоял он сам, его одержимость Хаусом, его нежелание оторваться от него. Он хотел усидеть на двух стульях, сохранить за собой Хауса и получить Эмбер, хотел обоих, хотя, по сути, ему нужен был только один. Каждый из них троих понимал это. Но расплатилась за все одна Эмбер.
Уилсон знал, почему за все эти кошмарные дни навестил Хауса только один раз. Остатки самоуважения. Нужно было найти какую-то опору внутри себя, чтобы жить дальше и не нести на себе клейма негодяя. Неважно, что никто в целом мире, включая самого Хауса, не винил его. Он сам все о себе знал. Он оплакивал Эмбер, но в глубине души ясный и трезвый голос сообщал, что эта история кончилась. Надо жить дальше и, возможно, теперь все будет гораздо лучше, чем раньше. Исчезла необходимость лавировать между своими чувствами и выбирать. Потому что в глубине души Уилсон понимал, что однажды ему придется сделать выбор. Или Хаус, или Эмбер. Они тоже понимали это, и потому так сражались за него. Как вышло, что в итоге он остался один?
Все время, пока Хаус лежал в коме, а потом тяжело выходил из нее, Уилсон провел в больнице, пытаясь привести в порядок бумаги. Свалившаяся на него беда казалась такой огромной, что единственной правильной реакцией было сделать что-нибудь решительное и бесповоротное. Он должен был уволиться. Скорбные лица медсестер, несчастные глаза Кадди. Все они окружили его заботой, вниманием и непрошеным сочувствием. Для них он был жертвой, тогда как сам себя считал виновником.
Надо было прощаться. Уилсон свернул на этаж, где находились палаты интенсивной терапии. Он не собирался задерживаться, просто не хотел ощущать себя еще и трусом, позорно сбегая.
Хаус спал. Кризис миновал, в палате больше не дежурили ни Кадди, ни кто-либо из его команды. Во сне у Хауса подергивалось лицо. Что бы ему ни снилось, успокоения оно не приносило.
Уилсон хотел провести по лицу ладонью и вспомнил, что до сих пор держит в руке мяч. Зачем он его взял? Внезапно ему захотелось подойти к Хаусу и положить мяч ему на постель. Он поймет, вычислит, кто приходил, и, может быть, это прогонит его кошмары.
Джим сжал мячик и покачал головой. Вернуть игрушку Хаусу значит дать ему сигнал, что готов возобновить отношения. А он не готов. Не готов так быстро забыть Эмбер, признать так откровенно, как много значит Хаус в его жизни. Не готов осознать, чем же действительно является для него эта их дружба.
Уилсон еще раз всмотрелся в лицо спящего друга. Он знал, что Хаус не смирится. Будет бунтовать, требовать, искать встречи, пытаться вновь все контролировать.
Не получится. Не в этот раз. «Я не должен тебе поддаться, Хаус! Да ты сам перестанешь меня уважать, если я, как собака, прибегу искать хозяйской руки». Приняв решение, Уилсон повернулся и зашагал к лифту.
Он был полон решимости начать совершенно новую жизнь.
Красно-белый мячик удобно лежал в его ладони.
КОНЕЦ