психоделический фик ПоДождДинки )))

[g22112001]

За что ей большое спасибо. А также за то, что пишет и размещает в нашей компании. Дождинка, ты среди друзей. Алаверды!

Название: Здесь и сейчас
Автор: ПоДождДинка
Бета: зануда(милый)
Пейринг: хилсон
Рейтинг: да нет там его
Дисклеймер: Не мое, не мое
От автора: Разговор с приятельницей:
- Самое главное, я сама не понимаю, что хотела сказать-то этим фиком. Он как-то больше из подсознания шел, а сознание его не догнало))))))))
-А, психоделический, значит...

Уилсону не надо было открывать глаза, чтобы видеть краски догорающего, летнего дня. Он и так знал, что небо, разделенное на горизонте полосой озерной воды, залито янтарным светом. А деревья, обрамляющие берег зеленой стеной, обведены умиротворяющей солнечной краской того особого оттенка, который появляется только на закате, отфильтрованный завесой полупрозрачных облаков.
Уилсон, разомлевший и убаюканный вечерней тишиной, умудрился устроиться полулежа, в кресле, притащенном с веранды. Тепло и шероховатость деревянного настила он впитывал через босые ступни и кончики пальцев расслабленных ладоней, потому что руки, минуя подлокотники, свободно свисали вниз. И лишь налетающий с озера слабый, прохладный ветерок да шорох листвы были его соседями на этом деревянном причале. Но даже если бы Уилсон услышал чьи-то голоса, или шум моторной лодки, вряд ли он нашел бы силы поднять руку и перекинуть полотенце с подлокотника на себя, скрывая наготу. Он здесь уже больше часа и никто так и не покусился на его покой.
Недалеко за спиной раздался легкий хлопок закрывшейся двери, шорох медленных, неуклюжих шагов по траве, линии песка и поскрипывающим доскам. Уилсон не был уверен, что действительно слышит это, но уже через полминуты он лениво приоткрыл глаза, осматривая подошедшего Хауса через завесу ресниц.
Если Уилсон просто встал с кровати и беспечно отправился на причал, в чем мама родила, то Хаус все-таки влез в джинсы. Однако на большее его не хватило. Уилсон прошелся глазами по молчащему Хаусу снизу вверх, чувствуя теплые, тугие толчки радости в груди от того, что этот Хаус - босой, полуголый, с тронутыми загаром плечами, полосой взъерошенных волос над ухом и легкой краснотой на щеке, где отпечатался рубчик подушки, - полностью и безоговорочно принадлежит ему. И поделиться им Уилсон смог бы, наверное, только со своими незримыми соседями - легким ветерком и шепотом листьев.
Край незастегнутых, сползших джинс плотно прилегал к пояснице, скрывая две аккуратных, выступивших ямочек. Впереди треугольник синей ткани вместе с незастегнутой пуговицей беззастенчиво обнажил пространство, куда темной тропинкой от впадины пупка сбегала дорожка волос. На теле тоже виднелись следы беспробудного трехчасового сна, в который Хаус провалился после действа, спровоцированного его же собственной фразой "Не сейчас, у меня болит нога". Складки скомканного одеяла, поверх которого Хаус уснул, отпечатались причудливыми красными узорами под соском, на грудине и мягком, впалом животе.
Уилсон прищурился еще сильнее: силуэт Хауса, сосредоточенно разглядывающего роскошь позолоченного неба, окутался дымкой, в которой яркими вкраплениями проступали янтарные следы закатного солнца.
В тишине, нарушаемом лишь влажным плеском воды о причал, не было напряженности, тревоги или вопросов. В ней вообще не было эмоций. Пока что Уилсон и Хаус находились каждый в своей реальности, сохраняя между собой дистанцию одновременно в несколько дюймов и пару миллионов световых лет.
Уилсон закрыл глаза и услышал шорох джинсов, скрип досок, принявших вес севшего Хауса, а еще хрипловатый со сна, буднично-праздный голос, произносящий:
- Не могу понять, кого ты тут соблазняешь.
- Хммм...что?
- Не хочется констатировать очевидное, но каждый вечер ты валяешься в этом кресле на краю причала, выставив напоказ свои причиндалы.
- Ведь вокруг никого, - Уилсон лениво склонил голову к плечу и вновь пустился в бесцельное, визуальное путешествие по Хаусу, который сидел, вытянув обе ноги и опираясь ладонями позади себя.
- Вот именно, - с нажимом произнес Хаус.
Он наконец повернул голову и внимательно посмотрел Уилсону в глаза.
- Тебе что, совсем неинтересно, где мы? - в его голосе было все, что угодно, но только не любопытство.
Скорее, это были легкая тревога и едва сдерживаемое удивление, смешанное с раздражением. Хаус есть Хаус. Если Уилсон выбрал безболезненный способ, как избежать душевного дискомфорта, принимая за аксиому только сегодняшний день, и не залезая в дебри вчерашнего и завтрашнего, то Хаус продолжал терзать себя, свои мозги, иногда Уилсона (особенно, когда тот был не против), пытаясь найти ответы на главные вопросы.
- Мы здесь и сейчас, тебе мало?
- У твоего здесь и сейчас должны быть географические координаты или название, - презрительно сощурившись, сказал Хаус.
- У твоего тоже, - парировал Уилсон. - Сядешь в кресло?
Уголок рта, спрятавшийся в серебристой щетине, едва заметно дернулся в слабом подобии улыбки.
- Грубо, Уилсон, очень грубо. Не надейся, твой план не сработает. Ты окончательно впал в нирвану, если думаешь, что сейчас будешь валяться у моих ног и я не смогу сосредоточиться только потому, что ты...без одежды.
То, что Хаус заменил напрашивающееся слово "голый" на эвфемизм, было достаточно убедительным показателем того, насколько он выбит из колеи. Осознав это, Хаус с ноткой раздражения все-таки произнес:
- Голый... Какого черта ты все время бродишь раздетый? Не боишься напугать каких-нибудь бойскаутов, лесников, рыбаков, джерсийского дьявола наконец? Что ты знаешь? - Хаус словно спрашивал о погоде, но Уилсон слишком отчетливо слышал звенящую тревогу, которая прорывалась к концу предложений.
Пора было отвечать на выпад. Каждый день ответ был разным, и сегодня Уилсон не стал плести словесные кружева, а просто спросил:
- А что знаешь ты?
Хаус резко отвернулся от него, потер ладонью лоб и констатировал через минуту:
- Не так уж и много. Мы находимся в какой-то хижине на берегу озера. Тропинок и дорожек нет, признаков цивилизации не видно и не слышно. Уилсона в галстуке и костюме, постоянно читающего нотации тоже нет, вместо него появился какой-то странный парень с явной склонностью к нудизму, вуайеризму, мазохизму... Хотя последняя черта, скорее всего, сохранилась от прежнего Уилсона.
- Сколько, по-твоему, дней мы тут находимся?
Хаус крепко сжал губы и замолчал надолго. Он не вспоминал, потому что вспоминать было нечего. Если верить временным ощущениям, то они не "находились", а жили в "хижине" год, или даже чуть больше, но в памяти хранились только солнечные дни и нежаркие, тягучие вечера определенно одного времени года.
- Неделю, - вдруг твердо произнес Хаус, показывая тыльную сторону правой ладони, на костяшках которой белели пятнышки. - Я отчетливо помню, что в первый день пребывания здесь содрал на руке кожу. Вчера все зажило окончательно, значит, точно неделю, - закончил он полувопросительным тоном.
- Пусть будет неделя, - согласился Уилсон, закрывая глаза и отматывая назад все те дни, в которые хоть что-то происходило, чтобы зацепиться и начать отчет.
Сквозь мутный туман, который опутывал полузабытый сон, он увидел себя и Хауса на диване перед телевизором, а следом: на пороге дома, окруженного зеленой стеной деревьев. Словно кто-то щелкнул пальцами, и двое мужчин телепортировались в...
- Здесь и сейчас, - шепнул Уилсон.
Он сполз с кресла, стащил с подлокотника полотенце, демонстративно обмотал его вокруг бедер под фырканье Хауса и, усевшись на краю причала, опустил ноги в шелковистую, прозрачную воду. Обернулся назад и ощутил в груди запутанный, плотный клубок смешанных чувств, нескольким из которых Уилсон так и не смог дать определение. Это была и любовь, и ласковая грусть, и тревожная нежность...
Хаус, напряженно вглядывающийся в горизонт, так и сидел, подтянув левое колено к груди и уложив на него расслабленную руку, пальцы которой чутко подрагивали, словно пробуя наощупь рыжую ткань летнего вечера. Он выглядел одновременно постаревшим и молодым: седина уже не вплеталась робкими нитями в его шевелюру, а запустила всю пятерню, но глаза искупали все. Они блестели резкой синевой, сравнимой с гладью моря. Это море и было, с приливами и отливами, ураганами и штилями.
Хаус думал, напряженно думал, анализировал, искал рациональное объяснение случившемуся, но кроме наркотического бреда или коматозных галлюцинаций, ему ничего не приходило на ум. Его это беспокоило и страшило гораздо сильнее, чем Уилсон мог бы представить.
- Даже если мы умерли и это наш личный рай, в чем я, конечно, сомневаюсь, - начал Уилсон, отворачиваясь. - Тебе плохо здесь?
- Здесь нечего делать, - довольно резко отозвался Хаус.
- Но что-то же мы делаем.
- Ага, как лабораторные мыши в клетках - спим, едим, траха...
- Отдыхаем, - со смехом поправил его Уилсон. - Почему бы тебе не думать обо всем этом в другом ключе?
Хаус настороженно молчал.
- Тебя оставили в покое. Меня оставили в покое. Нас двоих оставили в покое...
- Я такое в кино видел. "Голубая лагуна" называется, все закончилось рождением ребенка.
- Не думаю, что мы здесь для этого, - улыбнулся Уилсон.
- Для чего тогда? - пытливо изогнув брови, спросил Хаус.
Уилсон пожал плечами. Он действительно ничего не знал, и уж конечно, не понимал, но почему-то ничуть не тяготился этой неизвестностью. И очень хотел, чтобы Хаус перестал морщить лоб в попытке понять необъяснимое. Может, кто-то из них действительно умер, или находится при смерти и это его фантазии, галлюцинации, видения. Уилсон допускал все варианты, понимая, что от осознания этих фактов Хаус, закатный свет, лес, небо, тепло дерева под ладонями, плеск воды, дом со скрипящими ступенями и широкой верандой, незастеленная кровать с перекрученным одеялом, и даже заедающая щеколда в двери ванной не станут менее осязаемыми, нереальными, зыбкими. Он мог бы сказать обо всем этом вслух, но когда Уилсону удавалось убедить Хауса с помощью слов?
- Не знаю, кто оставил нас в покое и упрятал в эту сонную глушь, - вдруг произнес Хаус, усаживаясь на край причала и прямо в джинсах опуская ноги в воду. - Но я бы на его месте постарался получше и избавил меня от боли.
- Тогда это был бы не ты, - вырвалось у Уилсона прежде, чем он прикусил язык.
Хаус вздрогнул и посмотрел на него с таким удивлением и тоской, что Уилсону захотелось крепко врезать самому себе.
- Прости, - сказал он, по-детски утыкаясь лбом в горячее плечо Хаус. - Ты ведь знаешь, что я идиот.
Хаус немного расслабился, дернул плечом, отталкивая голову Уилсона.
- Но ты прав, - немного осипшим голосом произнес Хаус.
Он прикусил губу, вцепился в края настила до белизны пальцев, и глубоко вдохнул пряный аромат угасающего дня.
- Здесь и сейчас, Уилсон, ты прав.

КОНЕЦ